ART_Catherine

Когда же ночные виденья
Слетались на ложе ко мне,
В каком-то недетском волненье
Томилась я часто во сне.

Не шалости, куклы, забавы,—
Мне снилися страны чудес,
Где пальм колыхалися главы
На золоте алом небес.

Мне чудился замок высокий
И в розах ползучих балкон;
Там ждал меня принц черноокий,
Как в сказке хорош и влюблен.

Стоит он и смотрит так нежно,
Весь в бархат и шелк разодет,
На темные кудри небрежно
Широкий надвинут берет...

Исчезли и замки, и розы,
Виденья волшебной весны;
Поруганы детские грезы,
Осмеяны чудные сны...

Одной только вечной надежде
Осталося место во мне,—
И черные очи, как прежде,
Мне блещут в блаженной стране.

И призрачный мир мне дороже
Всех мелких страстей и забот,—
Ведь сердце осталось все то же,
И любит, и верит, и ждет!
1895

Как сладко при луне душистой ночью лета
Плясать в кругу виллис, под звонкий их напев,
Качаться на ветвях дерев,
Купаяся в лучах серебряного света...

Иль рыбкой золотой нырнуть в пучину волн,
Где людям все неведомо и ново,
Познать все тайны дна морского,
Всего, что скрыто там, чем ропот моря полн...

Как хорошо в грозу носиться вместе с тучей,
Когда средь молний гром грохочет в небесах,
Неся земле и смерть, и страх...
Какая власть и мощь, какой простор могучий!

Но нет!— ведь если бы могла душа моя
Хотя на миг постичь восторг свободы,—
Я прокляла бы жизни годы,
И плоть свою, и кровь,— оковы бытия!

Любовь-чародейка свела нас на этом пути,
Из тысячи тысяч дала нас узнать и найти,
Свела — и связала навеки, и бросила нас
В объятья друг друга в полночный таинственный час...

Нагрянул миг грозой нежданной,
И для борьбы не стало сил...
И он, прекрасный и желанный,
Мой страх лобзаньем погасил!..

И страсть затуманила взор... И казалося мне,
Что вихрь подхватил нас — и мчит, и кружит в вышине.
Нам встречные сферы со свистом дорогу дают,
Блаженства небесного нас ожидает приют!..

Под нами из сумрака ночи была чуть видна
Спаленная зноем, забытая небом страна,
Где вечную жажду ничем утолить не могли
И гибли, страдая, ничтожные дети земли.

Их вопли и стоны едва доносилися к нам,—
Мы мчались все выше к большим лучезарным звездам,
Где, тучи прорезав гигантским и ярким серпом,
Раскинулся месяц, сияя во мраке ночном...

И мысли, как вихри, кружились, неслись без следа...
Не знаю,— что были мы — люди иль боги тогда?!
Высокое с низким, и зло, и безумье — с добром
В хаос первозданный слилися в мгновении том!..

И небо раскрылось над нами!.. И чудилось нам,
Что ангельским внемлем божественным мы голосам,
Что в душу нам с жизнью вливаются радость и свет,
Восторг необъятный, которому равного нет!..

Угасло мгновенье, рожденное в мире огня...
И небо закрылось... и струны порвались, звеня...
Низвергнуты в бездну, лежим мы во тьме и пыли,—
Минутные боги,— ничтожные дети земли...

Тускнеет солнца яркий щит,
Не шелохнется воздух сонный...
Один фонтан поет, журчит —
И бьет струей неугомонной.

Ни день, ни ночь... Вдали едва
Погас последний луч светила,
И мглы густая синева
Лазурь прозрачную затмила...

Везде без шума и следа
Ложатся трепетные тени...
Белеют в зеркале пруда
Террасы мраморной ступени...

Деревья в сумраке молчат...
Лишь ветерок пахнет украдкой,
И лип медвяный аромат
Сменит акаций запах сладкий...

«Зачем любить, зачем страдать?» —
Журчит фонтан — и плещет снова...
Но сердце дрогнуло опять
Исканьем жребия иного.

О, если счастие — мечта,
К чему ж природы совершенства,
Земли и неба красота,—
Весь рай земной... где нет блаженства?

Но вдруг притаился шумливый ручей,
Замолк очарованный лес.
Он видит... качели из лунных лучей
Спускаются тихо с небес.

Он видит... с улыбкой на ясном лице,
В одежде воздушной, как дым,
Вся светлая, в дивно-блестящем венце,
Склонилася фея над ним.

"Мой мальчик! садись на качели ко мне,
Нам весело будет вдвоем...
Вздымаясь все выше к сребристой луне -
Мы в лунное царство порхнем!

Земную печаль и невзгоды забудь, -
Страданье неведомо мне.
Головкой кудрявой склонись мне на грудь
И счастью отдайся вполне...

Ты слышишь ли шепот, лобзанья и смех,
Аккорды невидимых лир?
То к нам приближается царство утех,
Мой лунный, серебряный мир!"

Хотел он проснуться, но чудного сна
Он чары рассеять не мог.
А фея звала его, страсти полна,
В свой тайный волшебный чертог.

И долго качалась и пела над ним,
Когда ж заалелся восток,
Она унеслась к небесам голубым,
На грудь его бросив цветок.

Гимн победный звучит и несется в окно, -
О блаженстве поет соловей.
Но к чему, если гордое сердце одно
Не заставит он биться сильней?

И зачем так пленительно блещет луна
В ореоле прозрачных лучей?
И зовет... и манит... И, томленьем полна,
Я с нее не спускаю очей.

Ах, когда бы с тобой в эту ночь я могла,
Как и прежде, внимать соловью, -
Я бы жизнь, я бы душу свою отдала
За единю ласку твою!

Я б созналась теперь, как давно о тебе
Я тоскую при свете луны,
Как измучилось сердце в бесплодной борьбе,
Как любви обольстительны сны!

Я б шептала под трели ночного певца
Речи, полные страсти живой,
Про любовь без границ, про восторг без конца,
Про желанья души огневой!

Я б сказала... Но поздно... замолк соловей...
Лишь одна, неизменно ясна,
Из-за темной листвы задремавших ветвей
Упоительно блещет луна...

Чаруют и нежат волшебные звуки,
Манят, замирая вдали.
Мне чудится... чьи-то могучие руки
Меня подымают с земли.

"Куда ж мы летим? где приют наслаждения?
Страну моих грез назови!"
И вот - будто отзвуки чудного пенья -
Мне слышится шепот любви:

"Туда мы умчимся, где царствуют розы,
Любимые дети весны,
Откуда слетают к нам ясные грезы,
Прозрачные, светлые сны.

Туда, в ту безбрежную даль унесемся,
Где сходится небо с землей,
Там счастьем блаженным мы жадно упьемся
И снова воскреснем душой!

Я плачу... но это последние слезы...
Я верю обетам весны...
Я верю вам, грезы, весенние грезы,
Летучие, светлые сны!

Но время настанет, и, сбросив оковы бессилья,
Воспрянет душа, не нашедшая в жизни ответа,
Широко расправит могучие белые крылья
И узрит чудесное в море блаженства и света!

И целомудренным лицом –

Она идет, блестя одеждами,

Сияя радужным венцом.

И мысли ей вослед уносятся,

С воскресшим трепетом в груди –

Мольбы, молитвы, гимны просятся:

«Взгляни, помедли, подожди!»

Ты умела верить и любить,

Дни твои – жемчужин белых зерна,

Низанных на золотую нить.

Ты была нетронутой и ясной,

Как душа хрустальная твоя.

Вечный мир душе твоей прекрасной,

Отстрадавшей муки бытия.

Я дам лазурные мгновения.
Приди – и сердце обнови
Полетом вольного забвения
Меж белых роз моей любви.

Мирра Лохвицкая

Я люблю тебя ярче закатного неба огней,
Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,
Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;
Я люблю тебя больше — чем можно любить на земле.

Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,
Я объемлю все небо — любви беспредельной, как мир,
Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;
Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.

Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.
Ты — мой день. Ты — мой сон. Ты — забвенье от мук бытия.
Ты — кого я люблю и кому повинуюсь, любя.
Ты — любовью возвысивший сердце мое до себя!

1900-1902

Мирра Лохвицкая

Душе очарованной снятся лазурные дали...
Нет сил отогнать неотступную грусти истому...
И рвется душа, трепеща от любви и печали,
В далекие страны, незримые оку земному.

Но время настанет, и, сбросив оковы бессилья,
Воспрянет душа, не нашедшая в жизни ответа,
Широко расправит могучие белые крылья
И узрит чудесное в море блаженства и света!

Мирра (Мария) Александровна Лохвицкая (1869-1905) — родилась в Петербурге, в семье известного адвоката А. В. Лохвицкого. В середине 70-х годов семья переехала в Москву, где Лохвицкая поступила в Московский Александровский институт. После смерти отца, мать с младшими дочерьми, вернулась в родной Петербург, куда в 1888 году, окончив обучение, приехала Мирра.

Литературный дебют поэтессы состоялся в 1889 году с публикации стихотворений в петербургском журнале «Север».

Литературные способности, в той или иной степени, проявились у всех детей семьи — известности достигла и младшая сестра поэтессы, Надежда, (прославившаяся под псевдонимом Тэффи), и старший брат, Николай, впоследствии сделавший блестящую военную карьеру.

По семейной традиции сестры вступали в литературу по старшинству, не одновременно, чтобы избежать зависти и творческой конкуренции. Первой была Мирра (так называли Марию друзья и знакомые). Дебют Надежды должен был состояться не раньше отлучения старшей сестры от литературы.

Выстраивая такие планы на будущее, девочки-подростки едва ли полагали, что так и произойдет в действительности: полноценная литературная деятельность Тэффи (взявшей псевдоним лишь для того, чтобы отличаться от сестры) началась только после ранней смерти Мирры.

Творчество Лохвицкой принесло ей быструю известность: хотя первые ее стихи не отличались формальной новизной, принципиально новым было в них утверждение чисто-женского взгляда на мир — в этом отношении Лохвицкую можно считать основоположницей русской «женской поэзии» XX в., она проложила путь для Ахматовой, Цветаевой и множества других русских поэтесс.

С утверждением «женской тематики» был связан некоторый налет скандальности, сопутствовавший ее славе, хотя ничего эпатажного ни в стихах, ни в манере поведения самой поэтессы не было.

Несмотря на репутацию «вакханки», красоту и обаяние, в жизни Лохвицкая была очень скромной, домашней женщиной. В 1891 году она вышла замуж за Е. Э. Жибера (сына известного архитектора); за годы брака у них родилось пятеро сыновей. В начале 1890-х годов семья жила в Москве, в 1898 году окончательно вернулась в Петербург.

Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 году и был сразу же удостоен престижной Пушкинской премии. За 16 лет литературной деятельности поэтесса выпустила пять сборников стихотворений, посмертный сборник «Перед закатом» вышел в 1908 году.

Помимо мелких лирических стихотворений перу Лохвицкой принадлежит несколько драматических произведений. По стилю поэтесса была близка к символистам первой волны, которые, однако, не признали в ней родственного духа.

Исключением может считаться ее творческая связь с К. Бальмонтом (их стихотворная перекличка охватывает сотни стихотворений). Поэтов связывали и личные отношения; их «роман» наделал много шуму, хотя существовал, главным образом, в стихах. Тем не менее чувства с обеих сторон не были надуманны, невозможность пережить в реальности то, что было воспето в поэзии, в конце концов привела к ухудшению отношений и к полному их разрыву, хотя стихотворная перекличка, ставшая своего рода поединком, продолжалась.

Возможно, именно эти драматические переживания вызвали у Лохвицкой тяжелый внутренний надлом, сказавшийся и на тональности ее поздних стихов, и на ее здоровье.
В 1905-м году поэтесса скончалась от сердечной болезни не дожив до 36-ти лет.

Посмертно Мирра Лохвицкая обрела себе роль некой Прекрасной Дамы для Игоря Северянина, благоговейно чтившего ее память, но неумеренностью своих восторгов немало повредившего ей в глазах читающей публики.

После революции творчество поэтессы подверглось насильственному забвению, поскольку ни ее любовная, ни религиозно-философская лирика не вписывались в идеологию советской эпохи. Однако фактическое влияние Лохвицкой на последующую литературу несомненно больше того, о котором привыкли говорить в наши дни; отголоски ее поэзии различимы у многих поэтов XX в. — вплоть до И. Бродского.

// немного иная биография //